Вечер второй. 13 февраля 2016 г.

Вечер второй. 13 февраля 2016 г.

Герой: Юрий, шеф-редактор радиостанции

---

---

КОЛЕСО ОБОЗРЕНИЯ

Наталья Тованчёва

 

Я снова посмотрел в зеркало.

Господи, зачем ты так беспощаден? Почему каждый выпитый литр пива и каждый съеденный шашлык ты откладываешь в эти складки на пузе, в эти щёки, которых становится все больше? Нет, я понимаю, что возраст никого не красит, но удаётся же как-то Юльке за все годы нашей совместной жизни становиться все красивее и стройнее? Ну да, она не пьёт пиво и ест в основном какой-то подножный корм… Но я же мужик, я не могу питаться этими, прости господи, брокколями…

Но что-то делать надо. Я читал, что существует такой вид бабочек, у которых нет рта. И всю свою недолгую жизнь они живут за счёт того, что накопили, ещё когда были гусеницами и трескали подряд все листики на деревьях…

Рот у меня есть, и беспроигрышный Юлькин рецепт «не жрать!» мне не годится. Остаётся одно — идти в качалку.

— Пап, ты скоро? Мне руки надо вымыть.

Я открыл дверь, вышел из ванной. В коридоре стоял Гордей с ладонями, измазанными краской.

— Мы с Аглаей делали отпечатки рук, — деловито сообщил сын, намыливая ладошки, с которых потекла разноцветная вода.

— Теперь их надо повесить на стену.

Я чмокнул сына в макушку, тоже испачканную краской, пообещал повесить отпечатки и пошёл ужинать. На столе стояла миска с пельменями. Сметана. Салат. Раки.

— Юль, ну что ты делаешь? Я же скоро в двери перестану проходить…

— Дима, ты же всегда плотно ужинаешь, — удивилась жена.

— Вот именно. Результат налицо,- ухватил я живот рукой и продемонстрировал излишки. — А ты, вместо того, чтобы следить за моей фигурой, пельмени на стол мечешь. У меня ожирение будет…

Юля расхохоталась.

— Не хочешь — не ешь. Я же не заставляю.

— Ага, скажешь тоже, не ешь. Какой нормальный человек откажется от домашних пельмешек? Я слаб, и ты этим пользуешься.   Жена снова рассмеялась.

— Если хочешь, я буду на ужин только овощи готовить. Хочешь?

Я не мог ответить — рот был полон пельменей. Я люблю есть, чтобы во рту было много еды. Откусываю большие куски, набиваю рот до отказа. Мне так вкуснее. Не понимаю смысла есть маленькими изящными порциями, бесконечно пережевывая.

Поэтому я просто помотал отрицательно головой. Да ну, какие овощи! Мужик должен есть мясо!  А чтобы не толстеть, ходить в спортзал. Или бегать. Или зарядкой заниматься…

— Пап, ты скоро отпечатки повесишь? — сын был самым нетерпеливым членом семейства.

Я доел пельмени, гордо отказался от раков, повесил разноцветные детские пятерни на стену, помыл посуду и завалился читать.

Юлька тихо подошла, села на диван рядом.

— Что читаешь?

— Ремарка. Перечитываю.

Юлька помолчала, вздохнула. Я отложил «Чёрный обелиск».

— Что-то случилось? У Гордея что-то в школе?

— В школе все в порядке.

— А что не в порядке?

— Не что, а кто. Я не в порядке.

Я уставился на жену.

— Ты очень даже в порядке.

Юлька вскочила с дивана.

— Я не в порядке, Дима. Я совсем не в порядке. Я не могу больше бесконечно лепить пельмени, рисовать радугу и учить стихи Есенина. Я уже всю школьную программу Гордея наизусть знаю! «Белая береза под моим окном принакрылась снегом, точно серебром»… Я теряю себя, Дима. От меня осталась только мама, жена и домохозяйка. А я? Где я?

Я растерялся.

— Но ты же сама не хотела отдавать Аглаю в садик и няню тоже не хотела…

— Не хотела. Но я не думала, что будет так тяжело, Дима. Я как в клетке, я ничего не успеваю, я не развиваюсь…

— А если выйдешь на работу, ты будешь больше успевать, что ли?

Юлька взглянула на меня, снова вздохнула.

— Я не говорю, что хочу на работу.

Я растерялся ещё больше.

— А что же ты хочешь?

— Я хочу, чтобы в субботу и воскресенье у меня были выходные.

— В смысле?

— В прямом. Я хочу в выходные не работать мамой и женой. Я хочу заниматься своими делами.

— Подожди, подожди. Какие у тебя свои дела? На маникюр я тебя и так отпускаю…

— Причём здесь маникюр? Я хочу, например, пойти в парк и почитать там книгу. Или уехать на два дня на море.

— А дети?

— А с детьми ты посидишь. Есенина поучишь.

— Какого Есенина, Юля? Ты же знаешь, я стихи не запоминаю. Как я буду два дня с детьми? А кто готовить будет? И вообще, я же не знаю, чем с ними заниматься, ты же всегда сама…

— Вот именно. Всегда. Сама.  Десять лет. Сначала с одним, потом с двумя. А больше не могу.

Мы проговорили всю ночь. Я знал, что если жена что-то решила, переубедить её невозможно. Характер у неё был такой… Короче, был у неё характер. Я её в шутку домашним Вышинским называл. Я по сравнению с ней… Не выдерживаю сравнения, в общем.  Похоже, походы в спортзал отменяются…

Вечером в пятницу Юля уехала к подруге в Геленджик, наготовив нам котлет, пельменей, надавав указаний, но строго-настрого запретила звонить.

— Только в случае форс-мажора. Болезнь, например, — не дай Бог, конечно. Иначе смысла в отдыхе не будет.

Форс-мажора не случилось. Так, мелочи. Котлеты никто есть не захотел, пришлось идти в пиццерию. Аглая решила там порисовать, запихнула себе в ухо грифель от карандаша, мы начали его вытаскивать и запихнули ещё глубже. Помчались в травмпункт, вытащили злополучный грифель. На радостях дети затребовали мороженого, обляпались, измазались, но категорически не хотели возвращаться домой. Гордею купили самокат, он тут же свернул ему руль, упал, ободрал колени. Вернулись домой, намазали коленки йодом, пролили йод на светлый ковёр … Потом Аглае нужно было срочно купить куклу. Потом Гордей объелся инжиром и все воскресенье сидел в туалете. Вечером в воскресенье вспомнили про несделанные уроки. Неправильные глаголы, склонение существительных и все такое. Гордей выл, что не может заниматься, потому что  болит живот. Аглая рыдала, потому что у куклы закатился под ресницы глаз, а брат сказал, что кукла теперь останется инвалидом навсегда. Я орал на Гордея, что уроки делать надо даже с больным животом, потому что завтрапонедельник…

И тут вернулась Юлька.

Мы втроём бросились к ней и наперебой стали жаловаться друг на друга, снимать с неё курточку, целовать и обнимать.

— Соскучились? — спрашивала жена, успевшая за два дня загореть и ещё больше похорошеть. — А что это вы бледные такие? А что у тебя с коленями? Ой, а на ковре это что?

Мы притихли.

Через два часа, когда дети были искупаны, обласканы и уложены, мы с женой сидели на кухне.

— А что это вы не ели ничего, холодильник полный? — спросила Юлька. — Хочешь, пельмени сварю?

— Нет, Юль, давай чаю попьём просто…

— Чаю? — Юлька подозрительно посмотрела на меня. Любовью к чаю я не отличался. Раньше. — Может, пива?

— Да нет, что ты, какое пиво на ночь? Чаю и спать. Очень спать хочется.

Через два месяца я знал наизусть восемь стихотворений — столько я не выучил за всю свою предыдущую жизнь, причём одно из них на английском языке. Я стал большим специалистом по синонимам и антонимам, научился играть в Майнкрафт и с блеском исполнял роль дочери в игре в дочки-матери. Я стал активным участником родительского форума, знал все домашние задания и сокрушался, как много задают бедным детям.

И похудел на шесть с половиной килограммов, без всякого спортзала.

А когда через два месяца Юлька милостиво сказала, что ближайшие выходные я могу провести, как хочу, я проспал всю субботу, а в воскресенье, послонявшись после завтрака, сел с сыном за математику. Потом мы всей семьёй пошли в парк, я посадил Аглаю на плечи, обнял жену и Гордея, и мы постояли так немножко.

— Очень я вас люблю,- сказал я семейству, и мы помчались на колесо обозрения.

---

 

Я ирландец

Светлана Лаврентьева

 

Я ирландец, пьяница, балагур, каламбур, оранжевый громкий смех. Я не сдвинусь с места, хотя могу, потому что место держу в уме. Пригодился там, где родил детей, где родился сам – не найти следов. Я лечу на скорости в пустоте и почти не помню, что было до. Иногда ночами я вижу дни, острова в океане, прекрасных жен, но со мной сбываются не они, а мой страж, который вооружен. Мое время – пуля, капкан, петля – не найти отчаянней и верней. Но рождает камни моя земля, значит, я пока что не нужен ей. Я читаю книги, пишу водой и в эфире пробую голоса. Я почти не помню, что было до, и об этом хочется рассказать.

Я ходил налево, ходил ко дну, говорил со всеми, кому плевать. Я хотел бы первым начать войну.

Только не за что воевать.

---