В минуту душевной…

В минуту душевной…

«Смешно, наверное, мы выглядим сверху, с какого-нибудь дрона», — думала Марика, поднимаясь по ступенькам. Живая одушевлённая масса, как у Лема. Сверху не видно ни голов, ни рук. Просто масса, затекающая в открытую дверь самолета.

На трапе было скользко, народ поднимался медленно. Марика увидела пилота сквозь освещённое окно. Пилот разложил на столике перед собой какие-то бумаги, взял ручку, поправил очки. В его внешности не было ничего героического — типичный офисный клерк.

На поручнях трапа лежали только что выпавшие крупные красивые снежинки, недолговечные, как любой снег на юге. Марика взяла их в руку, и снежинки сразу превратились в бесформенный комочек.

Вот и вся красота. Всё недолговечно, всё рано или поздно заканчивается. Красота, отношения, любовь, жизнь…

Настроение было — хуже некуда. О таком говорят: тоска зелёная. Ну или если хочется показаться начитанным, можно процитировать классика: «И скучно, и грустно, и некому руку подать в минуту…»

Как там дальше-то? В какую минуту поэт захотел руку подать? Забыла, и Гугл не поможет: самолёт уже взлетел, интернет остался на земле.

Строчка не давала покоя. Марика оглядела соседей. Задавать вопрос о стихах в самолете было явным пижонством. Тем более что рядом сидел молодой парень в наушниках, наверное слушал музыку. Вряд ли он помнил стихи из школьной программы, да и не станешь же дергать его за рукав с дурацким вопросом…

В минуту душевной печали? Точно как сказано — душевная печаль… Сколько людей в мире мучаются сейчас от душевной печали, и некому помочь, и иногда случается непоправимое…

Интересно, Мишка тоже мучился от душевной печали? Или это все же несчастный случай?

Марика летела с похорон Мишки, одноклассника. Ну то есть вообще-то она гостила у мамы, взяв неделю отпуска, и именно в эту неделю Мишка упал с балкона своей квартиры и разбился насмерть, и отпуск Марики закончился похоронами.

Это была последняя капля. Вишенка на торте. Хотя про вишенку, кажется, говорят в более оптимистичных случаях. В этом году всё и так не ладилось. Болела мама, на работе всё шло наперекосяк, расстались с Ильей, не было денег, и тут еще Мишка.

Нет, кажется, всё же: «в минуту душевной тревоги»… Тревожность Марики зашкаливала. Она боялась умереть в нищете, заболеть смертельной болезнью, боялась смерти мамы, потерять работу, остаться одной, некрасиво состариться, попасть под машину, выглядеть смешной, пукнуть на людях, забыть что-нибудь важное, опоздать на самолёт… Страхов было много, они преследовали Марику даже во сне: там за ней часто гонялось нечто хвостатое и мерзкое…

К психологам Марика не ходила. Она не верила в психологов. Ей казалось, что психологи так же несчастны, как и все остальные люди, и только делают вид, что могут помочь. А на самом деле помочь не могут даже себе…

Самолет прилетел, гусеница сползла по трапу и, разделившись на три части, вползла в автобус.

Марика приехала домой, распаковала чемодан, заварила чай. Потом вышла на балкон, постояла там, думая, каково было Мишке в его последние минуты жизни…

Ночью Мишка ей приснился. Он взял ее за руку и повел на балкон, читая по пути: «И скучно, и грустно, и некому руку подать…»

На этом месте Марика проснулась с колотящимся сердцем. Постепенно успокаиваясь, она вспомнила, что так и не проверила цитату, и решила, что надо попить успокоительное и все же сходить к доктору. Или на курсы какие-нибудь. Подруга очень хвалила одного тренера, говорила, что он переворачивает жизни…

Марика узнала телефон курсов, зашла на сайт, посмотрела расписание. Ближайший тренинг оказался в выходные, удобно, хотя и дороговато. Но жить с ночными кошмарами было уже невмоготу, и Марика решилась.

Народу на тренинг пришло много. Новички вроде Марики жались по углам. Более опытные, явно бывшие здесь не в первый раз, громко приветствовали друг друга, весело общались.

«Ага, значит, с первого раза не поможет, раз они сюда ходят все время», — подумала Марика и пригорюнилась.

Начался тренинг. Тренер, живой, ладно скроенный мужчина с молодым телом и темными глазами пророка, представился, заговорил. Тренер Марике понравился, он говорил просто и понятно, призвал не отмалчиваться, а делиться наболевшим.

Начали делиться. Новенькие молчали, обмирая от страха. Выскочил один из опытных, бойко представился и нервно рассказал, как в пятом классе имел секс с одноклассником.

Марике хотелось уползти под кресла. Да разве можно о таком вообще рассказывать кому-нибудь? Тем более людям, которых ты видишь первый раз? Она едва дождалась перерыва, не очень слушая остальных и мечтая только о том, чтобы быстрее сбежать.

Сбежать не получилось. Опытный тренер, видимо, уловив ее настроение, подошел к ней.

— А вы почему молчите? Страшно? — спросил он Марику доброжелательно.

— Страшно, — призналась Марика. — А можно не выступать, а просто слушать?

— Конечно, — улыбнулся тренер, но глаза его за стеклами очков были серьезными. — Можно не выступать. Не чувствовать. Не знать себя. Можно вообще не жить.

Марику обожгло. О, это был ее диагноз. Ей иногда именно так и казалось — что она не живет, не дышит полной грудью, а просто ждет чего-то. Всё время ждет. Ждет, что встретит прекрасного мужчину, что сменит работу на ту, которая нравится, что начнет бегать по утрам… Она просто ждет — а в жизни ничего не меняется и ничего не происходит…

После перерыва тренер вызвал Марику на «горячее место» и попросил рассказать, с чем она пришла. Марика, запинаясь, рассказала о ночных кошмарах, о смерти Мишки, об уходе Ильи.

— Вы нам всю свою жизнь поведали, — улыбнулся тренер. — Кроме самого главного.

Марика непонимающе посмотрела на него.

— Что вас на самом деле тревожит? Ну или, чтобы было понятнее: чего вы боитесь?

— Пауков…

— Еще? Больше?

— Я много чего боюсь…

— Например? Темноты?

— Нет.

— Змей? Растолстеть? Зубной боли? Загляните в себя. Чего вы боитесь на самом деле?

Тренер не отрывал от нее взгляда, проникал внутрь, глубоко, глубоко…

— Смерти, — неожиданно для себя сказала Марика. И сама удивилась.

— Конечно, — сказал тренер, как показалось Марике, удовлетворенно. — Конечно, вы боитесь смерти. Многие боятся смерти, здесь нет ничего особенного. Но вы от страха перестали жить. Вы решили обмануть смерть — вроде как уже умерли, она может к вам и не приходить. Но у меня для вас плохие новости: никто не уйдёт с этой планеты живым. Вы не исключение. И вы еще успеете побыть мертвой. Жить надо здесь и сейчас.

Марика смотрела на тренера и почти отключалась. Было ощущение, что она превратилась в огромную луковицу, и тренер слой за слоем снимал с нее шелуху — местами подгнившую, протершуюся. Было немного больно, как под местной анестезией.

— Какой у вас любимый цветок? — вопрос тренера вернул ее из состояния луковицы в просторный зал.

— Цветок?

— Ну да, цветок. Такой, знаете, с лепестками, с пестиками-тычинками…

— Ландыш.

— Отлично. Я тоже его люблю. А когда вы его нюхали последний раз?

Марика задумалась. Они тогда поехали за город, на электричке, с одноклассниками. Это было 1 Мая, электричка оказалась битком, они стояли всю дорогу, почти час. Рядом с ней прислонился к окну мужик в брезентовой куртке с огромной собакой, собака дышала Марике в бедро, было страшновато, но весело… За городом были целые поляны хрупких нежных ландышей, они нарвали по букету, больше было жалко, потом валялись на траве, потом разбрелись парочками по лесу… Марика целовалась с Мишкой, они оба пахли ландышами, солнце сквозило сквозь деревья…

— Так когда вы последний раз нюхали ландыши? — голос тренера снова вернул Марику в зал.

Она хрипло ответила:

— В школе. Перед выпускным, незадолго. Девять лет назад.

Марика заплакала. Кто-то протянул ей салфетки, кто-то положил руку на плечо. Но никто никогда не вернет ей ту поляну с ландышами, то солнце. И Мишку никто не вернет.

Она вытерла слезы, глубоко вздохнула и с надеждой посмотрела на тренера:

— Надо жить? Даже в минуту душевной печали?

Тренер улыбнулся, глядя мудро и печально. Похоже, он знал, что впереди у Марики будет много разного, что в ее жизни будут и ландыши, и верблюжьи колючки. Он добавил мягко:

— Особенно в минуту душевной печали. Или душевной невзгоды — как правильно?