Сплины

Сплины

Вот под кондиционером, видимо, ее и продуло. Это ж надо было умудриться: простуда в тридцатиградусную жару! Да еще и ее «фирменная» простуда, когда сил в организме вдруг совсем не остается, настроение резко портится и все вокруг дико раздражает.
Она всегда так болела. Господи, ну все не как у людей, думала Ксения, кутаясь в теплое одеяло. Хоть бы кашель или насморк какой. Так нет же, никаких видимых проявлений, разве что горло заложено. Только чудовищная слабость и такая же чудовищная раздражительность. Хорошо хоть, муж в командировке, а то бы ему досталось ни за что ни про что.
«Надо больше пить, вымывать токсины из организма»,- говорила врач. Пила она во время простуд  с утра до вечера, токсины, может, и вымывались, но вот раздражение не уменьшалось. Сегодня особенно все раздражало: звук автомобильных сирен за окном, стрелялки и тупые комедии по телевизору, костлявый сибас, заказанный в службе доставки, — готовить совершенно не было сил…
Хандра, меланхолия, депрессия… Муж называл это ее состояние «сплины», во множественном числе, и слегка подшучивал над ней.
— Тааак, чем сегодня сплины лечить будем?- спрашивал он, собираясь в магазин.-  Наполеон, эклер или ромовая баба пойдет?
Почему-то во время болезни страшно хотелось пирожных, и она позволяла их себе, не думая о весе.
Сегодня она забыла заказать их с доставкой. Кондитерская была в соседнем доме, и Ксения засобиралась туда, полезла в шкаф за теплой кофтой: мерзла все время, несмотря на жару.
Раздражающе громко зазвонил мобильник.Ксения от неожиданности дернула вешалку, кофта свалилась, Ксения разозлилась еще больше, схватила телефон.
Мама, как всегда, преувеличенно веселым голосом в стопятьсоттысячный раз произнесла: «Приветик, цветик!».
Как-нибудь я ей все скажу, — Ксения просто раздулась от злости.- Скажу, как меня раздражают эти ее «цветики» и «приветики», и как мне хочется, чтобы она просто говорила: «Здравствуй, доченька».
Вместо этого тоже произнесла дежурное:
-Здравствуй, мама.
Хриплый голос Ксении мать встревожил.
— Ты что, плачешь?
— Нет, мам, с чего мне плакать? Простудилась немного.
— А, ну это пройдет. Главное, не плачь. У нас все хорошо, на дачу из-за дождя не поехали. У тебя все хорошо?
— Да, мам, все хорошо.
— Ну пока.
— Пока, мам.
Ксения нажала кнопку телефона и бессильно опустилась на диван.
Она даже не сказала Ксении: «Выздоравливай». Она даже не спросила, есть ли температура, и все такое прочее, чем бы должна поинтересоваться мать.
Кондитерская отменяется.
Ксения легла на диван, закуталась в плед и стала себя жалеть.
За всю жизнь она не поговорила по душам с матерью ни разу.
За всю жизнь ни разу не слышала от нее слов любви.
И сама не сказала ни одного.
Ксения всегда чувствовала себя такой  одинокой в своей родительской семье, что все детство всерьез считала себя приемным ребенком. Особенно утвердилась в этой мысли, когда классе во втором нашла в шкафу родительское свидетельство о браке с датой гораздо более поздней, чем ее день рождения.
Повзрослев, она поняла, что это ничего не значит, что она родная — слишком похожи были черты. Легче от этого не стало и одиночество никуда не ушло.
Рассказы родителей о ее детстве были ужасны. То мама вспомнит, как оставила ее крошечную, двухмесячную, на кроватке в бараке под снос, где они жили, и побежала узнавать в домоуправление об обещанной комнате, а вернувшись, увидела, что барак уже начали сносить и он стоит без одной стены. К счастью, Ксения лежала у другой…
То папа со смехом расскажет, как они с мамой работали посменно, и она оставалась дома с ними по очереди. Папа приходил с ночной и тут же засыпал, мама уходила, трехмесячная Ксюша лежала в кровати… Мама прибегала с работы кормить, заставала мощно храпящего мужа и зареванную мокрую дочку, кормила, пеленала и опять убегала… Папа рассказывал весело, а ей хотелось треснуть его изо всех сил и спросить: «Вы зачем детей заводили, если их не с кем было даже оставить?».
Она не спрашивала. Да и папа как-то раз обмолвился, что можно было, конечно, в ясли отдать, но как же такую маленькую, уж лучше дома…
Конечно, лучше. Просто несравненно лучше. Чтобы потом всю жизнь дочка испытывала этот ужас одиночества, который невозможно ничем заглушить.
Лет с трех ее вообще уже оставляли дома совсем одну. Года в четыре она научилась читать, и это стало спасением. Когда она читала, рядом с ней были люди, много людей — интересных, добрых, ярких. Она боялась волка вместе с Красной Шапочкой, переживала первую любовь с Динкой, шла на расстрел с Оводом, спускалась за Альбертом в колодец вместе с Консуэло… Книжки попадались разные — хорошие и не очень, она читала все без разбора… Это были только ее переживания, ее компания — родителям там не было места. Она, у которой в душе бушевали страсти — и собственные, и из всех прочитанных книг, — не знала, о чем можно говорить с родителями. И все разговоры сводились к быту: поела? уроки сделала? гулять пойдешь?
Вроде бы она привыкла. Приспособилась. Но боже мой, как до сих пор не хватало в жизни родительской поддержки! Она сама давно стала мамой, очень старалась быть другом своим уже взрослым дочерям, и они делились с ней, вели задушевные разговоры. Читать, правда, не любили. Но может, это и к лучшему.
Умом Ксения все понимала. Знала про мамино ранее сиротство, военное детство, голодную юность… Но легче от этого не становилось. И непонятно было, что делать. Потому что от мамы нынешней — глуховатой старушки с гипертонией — Ксении ничего не надо было. Надо было от той, молодой, здоровой мамы, которая никогда не обнимала и не жалела маленькую дочку. Как, наверное, не обнимали и не жалели в детстве ее саму…
Ксения встала с дивана, пошла в кухню заваривать очередную порцию имбирно-лимонного чая. Питьевой режим во время простуды никто не отменял.
Когда ночью позвонил отец и растерянно сказал, что мама умерла, Ксения не испытала ничего. Не было сил. Сплины.