Полнолуние

Полнолуние

Он просыпался на этой ноте восторга, которая через пару секунд сменялась отчаянием. Опять. Опять. Когда же это закончится?

Лет пятнадцать он не сочинял песен. Не брал в руки гитару. Не подходил к пианино. Пятнадцать лет он жил спокойной жизнью, в которой были семья, дети, любимая работа и не было концертов, наркотиков, водки. Он все изменил. Он жил другой жизнью.

Если бы не эти сны.

Слава богу, он видел их не так часто. Но каждый раз после такого сна он ходил весь день как чумной и пытался вспомнить песню, которая приснилась. И боялся вспомнить, потому что тогда пришлось бы ее записать. Потом напеть. Потом сыграть.

А дальше бы он не удержался. Музыка снова поглотила бы его, он бросил бы работу и думал бы только о музыке. А у него семья, дети, их надо кормить…

К счастью, песни не вспоминались. И он жил, как раньше, — загнав музыку вглубь, писал статьи и колонки, возил детей в школу, отдыхал с женой на даче…

Когда-то он был известным музыкантом. Играл с теми, кто сейчас считается дедушками русского рока. Носил волосы до лопаток, мог пить водку три дня подряд и — ну да, наркотики, куда ж без них в русском роке?

Потом выбросился из окна Сашка. Умер от передоза Макар. И самое страшное — он вдруг понял, что не гениален. Он не гениален! Вот Сашка — тот, конечно, был гений. Тот вообще под конец своей коротенькой жизни писал песни, понятные ему одному. Остальным было понятно только то, что Сашка — гений.

А если он не гениален, зачем тогда всё? Зачем песни, музыка, концерты, если найдется тот, кто лучше, талантливее?

И он одним махом покончил и с музыкой, и с наркотиками, и с водкой.

И если бы не сны, был бы вполне счастлив.

Сегодня он закончил работу поздно и пошел по Невскому домой пешком, чтобы переключиться. В небе сначала бесновались розово-серые тучи, а потом розовое ушло и медленно выплыла огромная луна.

— Полнолуние,- понял он и вспомнил, что дочь говорила накануне: завтра полнолуние, и если, глядя на луну, загадать желание, оно обязательно сбудется.

Он усмехнулся — придумают же такое и ускорил шаг. У канала Грибоедова группа ребят пела в микрофон: «Ой мама, мама, больно мне»…

Музыка звучала на каждом перекрестке, причем сегодня почему-то это был только русский рок. Он слушал знакомые песни, игранные-переигранные в молодости, махал  в такт рукой, отмечая слабость и вторичность музыкантов.

Зачем повернул на Дворцовую, он не понял. Площадь была в другой стороне от дома.  Там играла группа попрофессиональнее, это было понятно  издалека. Он подошел поближе и узнал знакомых ребят, с которыми когда-то пересекались на гастролях. Они тоже узнали его, позвали, обступили.

— Ну что ты, все там же, в журнале своем? Играешь где-нибудь?

Услышав, что нет, легко протянули ему гитару со словами:

— Давай-ка, тряхни стариной.

Зачем-то он взял гитару.

Поправил микрофон.

Ребята отошли в сторонку, посмеиваясь.

Луна внимательно наблюдала сверху.

Он запел.

Публика, собравшаяся на площади, затихла и прислушалась.

Он пел так, как будто от этой песни зависела вся его жизнь. Нет, больше — жизнь близких. Пел, как будто этой песней надо было перешибить  все пятнадцатилетнее молчание, искупить предательство музыки, прикоснуться к себе, настоящему.

Если долго работаешь на другую сторону,

Начинаешь думать — а так ли это правильно?

Что ты работаешь на другую сторону,

А не на ту, на которую нужно…

Когда он снял руки со струн, на площади стало очень тихо, а потом все зашевелились, захлопали, знакомые ребята подскочили, похлопывая по плечам.

— Ну ты даешь!

— Мастерство — его ж не пропьешь!

— Это что за вещь?- спросил солист.- Я раньше не слышал.

— Да так, пустяк,- ответил он, а внутри поднималось что-то новое, мощное. — Во сне приснилось.

Он отдал гитару и молча пошел домой.

Интересно, где лежит его гитара?

Луна смотрела одобрительно.