Крекеры

Крекеры

Сегодня была суббота, двадцать восьмое декабря. Три дня не просто до конца месяца, но целого года! В такие дни в магазинах «выбрасывали» дефицитные обычно продукты и вещи. Вещи — бог с ними, с вещами, а вот продукты на праздничный стол купить надо. Особенно сейчас. Доставать надо было буквально все: майонез и зелёный горошек для обязательного оливье, конфеты и мясо, яйца и порошок желатина для любимого десерта… Шампанское вообще припасали чуть ли не за год. Декабрь девяносто первого. Восьмого декабря случилась Беловежская пуща, в среду Горбачев сложил полномочия, позавчера официально сказали, что страны СССР больше нет, а есть Россия и СНГ.

И сейчас новоявленные жители новой страны топтались на холодном ветру в очереди к окошку универсама, чтобы было чем отпраздновать уходящий чудовищный год. Я взяла сына с собой, потому что давали «в одни руки». Например, одной мне дали бы полкило конфет, а на двоих — килограмм. Если повезёт, можно разжиться двумя банками горошка и двумя пачками сливочного масла.

Кстати, о масле. Я посмотрела на часы. Сейчас должны были привезти молоко.

— Сынок, я за молоком сбегаю, ты здесь стой и никуда не уходи, слышишь? Никуда.

Сын, росший в эпоху тотального дефицита и очередей, понятливо кивнул:

— Конечно, мам.

Я побежала внутрь магазина. В молочном уже стояла толпа, значит, сейчас вывезут. Ну вот, едут. Дородные тетки в грязных халатах вывезли высокие этажерки, составленные из металлических ящиков. В ящиках лежали треугольные сине-красно-белые пирамидки с молоком. Пакеты цвета будущего флага моей страны…

Тетки пихнули этажерки прямо на толпу, как еду зверям в зоопарке. Толпа кинулась, выхватывая пакеты из ящиков, пакеты рвались, молоко текло, быстро образовались молочные лужи… Осатаневшие люди вырывали молоко из рук друг у друга, началась ругань, крики. Я чудом схватила четыре пирамидки, кинула их в сумку. Протекут, скорее всего. Но ничего, не все же протечет, что-нибудь останется…

Молоко было спасением. Крупы ещё можно было достать и купить впрок, каша выручала на завтраки и ужины. Ещё здорово выручало тесто. Уже появились мини-пекарни, они пекли какой-то особенно вкусный хлеб, невиданные багеты и продавали готовое дрожжевое тесто. Дрожжей в продаже не было давно. А если купить банку густого грушевого джема отвратительного цвета, но вполне съедобного вкуса, картошку и капусту, то пирожки с тремя видами начинок прекрасно кормили семью несколько дней.

Я вернулась с молоком в очередь к сыну. Расстроенный Юрик сказал, что кончилось и птичье молоко, которое он так любил. Я видела, что сын замёрз, и отправила его погреться внутрь магазина.

Мы стояли уже два часа. Новости были как сводки с фронта — одна хуже другой. Кончились песочные печенья под названием курабье с восхитительной капелькой варенья в центре. Потом шоколадные вафли. Потом конфеты «Каракум», неизвестно почему названные именем пустыни. В отличие от молочной очереди, конфетная стояла тихо и обречённо. Понятно, что сладости — не предмет первой необходимости, без них можно обойтись, но так хочется порадовать близких в праздник…

Господи, что ж там осталось-то? Нам с пустыми руками домой никак нельзя. Валя ни за что не поверит, что все это время мы просто стояли в очереди, ничего не купив. Он давно уже не ходит в магазины и плохо представляет, что тут творится.

Он давно уже никуда не ходит. Месяца два. До этого ещё была надежда, сейчас ее все меньше.

Я вспомнила тот ужасный день, когда узнала диагноз мужа. Рак в начале девяностых — это была практически смерть. Ни денег, ни лекарств. Тем более у мужа была меланома — скоротечная и смертельная форма. Валя слабел и худел стремительно, последнее время ходил уже только по квартире, но боролся отчаянно. Только очень тосковал один, без нас с Юриком, не любил оставаться один.

А тут, как назло, такая очередища… И уходить уже жалко — столько отстояли…

Через три часа нашего стояния мы, вконец замёрзшие и измученные, подошли к прилавку. На прилавке уже не было ничего, только за спиной у продавщицы стояло несколько ящиков.

— Крекеры остались, — с ненавистью ко всем нам сказала продавщица, — будете брать?
— А печенье, конфеты?
— Только крекеры, женщина, брать будете?
— А сколько… можно?..
— Да сколько хотите. Хоть ящик, в нем шесть килограммов.

Крекеры у нас в семье никто не любил особенно. Разве что так, иногда, с вареньем и чаем. Но мы простояли за ними три часа. И неизвестно, что там будет дальше, в этом СНГ.

— Давайте ящик.

Мы ехали с Юриком домой в троллейбусе с тяжеленным ящиком в руках, усталые, молчаливые, подавленные. Это была не жизнь, это не могло называться жизнью. Но что делать, было совсем непонятно. Ни мне, ни тем более тринадцатилетнему Юрику.

Вся страна в те дни тряслась в одном троллейбусе. В страхе, безысходности и тревоге. Было непонятно, как жить дальше, что предпринять.

Валя сидел на балконе одетый — в шапке, куртке, перчатках. Ждал нас. Увидел крекеры, посмотрел удивлённо:

— И вы за ними стояли три часа?..

Он умер через месяц, 31-го января. В этот день случился Нагорный Карабах. Но я узнала об этом позже, значительно позже. Когда смогла хоть что-нибудь понимать.

А крекеры мы с Юриком ели года три. Они стояли в ящике в углу кухни и, словно каша в сказочном горшке, никак не заканчивались. И не портились — сухие, крепкие, соленые. Гораздо крепче людей.

 

13.03.2017, понедельник, полнолуние.