С утра крутилась в голове эта старая песенка. «Какая, в сущности, смешная вышла жизнь…». Группа «Високосный год», 1995-й. Ей было тридцать пять, песня нескромно называлась «Лучшая песня о любви», но рассказывала о смерти, тогда это было непонятно, но песня запомнилась.
Какая, в сущности, смешная вышла жизнь…
- Тексты
- 30, Мар 2017
- Просмотров 3028
Сейчас — да, сейчас понятнее. Там ещё дальше слова: «Хотя что может быть красивее, чем сидеть на облаке и, свесив ножки вниз, друг друга называть по имени…». Лучшая грустная песня о любви.
Что это она затосковала с утра? Ей пятьдесят шесть, не молодость, конечно, но и не время подводить итоги жизни. Рановато. Ещё впереди много всякого, и планов много…
Хотя жизнь и правда смешная штука оказалась… Детство, в котором не было родительской любви. Родители были, а любви не было. Чувствовала себя сиротой при живых папе и маме. Потом юность с ее гормонами, влюбленностями, страстями, глупостями… Принято считать, что именно юность — лучшее время жизни. Сейчас, с высоты прожитых лет, ей так вовсе не кажется. Дурное время, взбалмошное. Себя не понимаешь, обижаешь всех вокруг — что хорошего?
А молодость, зрелость? Отличное время, но, к сожалению, выпавшее на чудовищные годы нищеты и беспредела в стране, когда надо было выживать, приспосабливаться, устраиваться…
Вот так годы и прошли. Взамен пришли морщины, болезни, щемящее ощущение, что жизнь проходит, а вместе с ней проходит что-то очень важное — мимо, мимо, как пейзажи в окне скоростного поезда пролетают — не успеваешь ни разглядеть, ни насладиться…
Резко зазвонил телефон. Секретарь с кафедры.
— Дина Петровна, как вы себя чувствуете?
— Гораздо лучше, Марина, спасибо. Завтра пойду к врачу, наверное, выпишут уже.
— Дина Петровна, я понимаю, что это свинство — вас просить, но если вы уже хорошо себя чувствуете, вы не подмените Станислава Аркадьевича? У него на третьем курсе сегодня четвёртая пара, а он маму везет в больницу, ей плохо стало, сердечный приступ, он позвонил, а заменить некем вообще…
— Я приеду, Марина, я уже действительно в порядке, кашель совсем прошёл.
Она две недели провалялась дома с бронхитом и сейчас была рада возможности выйти в люди. Начала собираться, по-прежнему раздумывая, как же так получается, что жизнь, которая в детстве кажется бесконечной, и дни тянутся еле-еле, потом набирает скорость и стремительно несётся — до самой конечной остановки. И все прекращается — движение, чувства, мысли… Ничего не остаётся. Ничего. «Дальше — тишина».
Дина тщательнее, чем обычно, подкрасила бледное после болезни лицо. Студенты — народ жестокий, внимательно разглядывают преподавателей. Не обязательно им знать про болезни и проблемы.
Вдруг некстати вспомнилась история из детства. Ранним утром, до школы, родители отправили её за молоком. Молоко тогда продавали в бочках, к которым в утренних сумерках стекались из соседних домов люди с бидонами и трехлитровыми банками. Банки назывались баллонами.
Дина была классе в шестом. Она ненавидела ранние подъемы, ненавидела молоко, которое выпивали отец и брат, но роптать не смела. Воспитание было строгим, за провинности родители ее лупили, — не забалуешь. Она взяла ненавистный баллон в сетчатой авоське и шагнула в морозное утро.
Зима стояла холодная, снежная, двор не убирали. Дина, поскальзываясь, добрела до бочки, выстояла очередь, сняв варежку, расплатилась тёплыми от ладошки монетками и осторожно пошла с полным баллоном обратно. Очередь сегодня была больше обычной, Дина испугалась, что опоздает в школу, и решила сократить путь, пройдя вдоль самого дома, под окнами. Там лёд нарос неровными горками. На такой-то горке она и споткнулась, нелепо замахав руками, грохнулась со всего размаху вместе с молоком. Банка ухитрилась разбиться раньше, и коленом девочка со всего маху упала на острый кусок стекла. Ногу разворотило, на льду мгновенно возникло месиво из крови, молока и стеклянных осколков.
Дина с трудом поднялась, заплакала — от боли и испуга. По ноге потоком текла кровь, колготки были безнадежно испорчены, и молока она домой не принесёт.
Когда Дина позвонила в дверь, открыла мама. Девочка смутно надеялась, что ее пожалеют, успокоят и, может, даже поцелуют. Но мама, увидев растерзанную дочь, всплеснула руками.
— Вот я так и знала. Вот как ты не хотела за молоком идти, так и получилось. Когда что-то без желания делаешь, результата не будет. Иди колготки переодень и пластырем ногу залепи, да побыстрее, в школу опоздаешь. Как теперь отец без молока будет? Я уже не успею купить, мне Сашу в садик пора вести. Все, до вечера.
Почему Дина вспомнила сейчас эту историю? Уже нет в живых родителей, а она, выходит, не забыла тот случай… Не простила?
Дина вышла из квартиры, спустилась по лестнице. Болезнь ещё напоминала о себе, на лбу выступила испарина, в ногах была слабость. И ещё не давала покоя мысль: почему мама тогда не пожалела ее?
Скрип тормозов раздался одновременно с женским криком. Кричала женщина, которая увидела, как Дина рассеянно ступила на дорогу прямо под колёса несущейся машины. Водитель, сбивший Дину, выскочил, склонился над ней, неловко лежащей на асфальте, и запричитал:
— Куда ж ты выскочила, тетка, куда ты выскочила? Меня ж засудят теперь…
Дина его не слышала. Кровь текла по ногам совсем как тогда, в детстве.
Вокруг стали собираться зеваки, кто-то вызвал скорую, хотя было понятно: поздно.
Радио в автомобиле продолжало громко играть. Звучала какая-то старая, странная песня: «Какая, в сущности, смешная вышла жизнь…».