Мотря

Мотря

Там, почему-то всегда в полумраке ( ну как «почему-то», просто у них ещё не было электричества) открывался скрипучий шкаф, из него доставался носовой платок, связанный узелком. В узелке лежали сувенирные металлические рубли — редкость по тем временам. Рубли раздавались внукам, и счастье наше было примерно таким, какое сейчас демонстрирует мой собственный внук, получая в подарок айфон.

Прабабушка Мотя, Мотря, как звал её муж, была самым добрым человеком во всем нашем роду. С виду строгая, с поджатыми губами, с негнущимися пальцами, в длинных юбках и строгих, как на иллюстрациях к «Тихому Дону» блузках (вру, не было тогда такого слова, были просто кофты), которые шила сама, она была неизменно добра и терпелива. Она родила десятерых, восемь из которых умерли в младенчестве, и, наверное, недоданное детям материнство досталось внукам. А может, это я просто фантазирую по прошествии лет…

В праздники она надевала новую кофту и неизменно — черную кружевную шаль на голову, поверх обязательного белого платочка. По ком она носила траур всю жизнь, по потерянным детям?

Сколько я её помню, она все время работала. Шила — на ножной машинке, стирала — в корыте, готовила — на керосинке, пекла — в печи, собирала упавшие фрукты, виноград и клубнику, кормила уток и кур, подметала двор, полола траву, лущила и молола кукурузу, сушила семечки… Получала 12 рублей пенсии — это число я помню до сих пор.

Ещё помню сказку про Ивасика, невероятно страшную. Мы, дети, забирались на печь, зарывались в одеяла и слушали с замиранием сердца её размеренное: «И говорит Баба Яга: «Покачусь-повалюсь на Ивасиковы косточки»… Было очень страшно, но мы требовали рассказа снова и снова. Я потом в интернете нашла вариант этой украинской народной сказки. Сейчас её никто и не знает. Другие времена, другие сказки.

Никогда больше я не ела такого вкусного борща, какой она варила, и таких пирожков с вишнями, какие она пекла. Да и сказок мне никто, кроме неё, не рассказывал.

А умирала она тяжело, долго. Без докторов, без диагнозов. Лежала в постели и жаловалась: «Не хочет Господь меня к себе забирать, провинилась я». И просила забрать, и говорила, что отжила своё…

Я до сих пор думаю, за что такой труженице такая смерть? И не могу найти ответа. Не всё объяснимо в этом мире.

Надеюсь, что там, где она сейчас, ей не приходится тяжело работать. Что там сами собой шьются кофты и накрываются столы. И нет болезней и потерь.

А здесь, в нашем несовершенном мире, она по-прежнему мой ангел-хранитель. Бабушка Мотя в белом платочке со звенящим узелком в негнущихся пальцах…