Лягушка в обмороке

Лягушка в обмороке

Сегодня ему исполнилось сорок пять. С утра они поругались с Зинаидой, и теперь он решительно не знал, как будет праздновать.

Поругались, в сущности, из-за ерунды. Зинаида перед уходом на работу чмокнула его, ещё спящего, в щеку, затормошила, смеясь.

— С днём рождения, Славик! Ну проснись же, посмотри, какое я красивое платье сшила для тебя! Вечером на концерт сходим, после работы, это мой тебе подарок. Ну открой глаза-то!

Славик приоткрыл глаза, взглянул на Зинаиду и пробормотал:

— Лягушка в обмороке.
— Что? — Зинаида отскочила от кровати, обиженно поджала губы. — Ну спасибо на добром слове. Сам будешь праздновать, если я лягушка.
— Зин, ты не поняла…
— Чего уж тут понимать… Куда уж нам до вас-то… Всё, мне на работу пора.

Она громко хлопнула дверью, и сон слетел со Славика окончательно. Он выругал себя за то, что ляпнул спросонья. Не станешь же объяснять Зинаиде, что Юлька, его студенческая любовь, училась на худграфе и знала все старинные названия цветов. Цвет лягушки в обмороке, цвет бедра испуганной нимфы и даже цвет влюблённого жирафа… Надо же, столько лет прошло, а он не забыл эти странные словосочетания… И дёрнул черт Зинаиду сшить себе платье серо-зеленого оттенка, который и назывался цветом лягушки в обмороке…

«Ладно, вечером помиримся», — размышлял Славик, раскручивая тюбик зубной пасты. Зинаида работала уборщицей в городском саду, где он играл. Она была женщина простая, добрая, с мягким и пышным телом, относилась к нему хорошо и, наверное, не прочь была бы выйти за него замуж. Но пока жили так, не расписываясь, и Славика это вполне устраивало. Жили вместе уже месяцев шесть, а сегодня вот так некстати поругались. Первый раз за всё время.

И теперь Славик сидел на лавочке, в перерывах между игрой крутил головой по сторонам: не идёт ли Зинаида. Но Зинаида, видимо, всерьёз обидевшись за лягушку, на глаза ему не показывалась.

Славик загрустил и заиграл мелодию из фильма «Телохранитель». Зинаида была лучшим, что случилось с ним за последние пять лет — с тех пор, как он ушёл из оркестра. Ушёл так же глупо, как поссорился сегодня с Зинаидой — на ровном месте, что называется.

Вообще-то Славик был трубачом. Очень хорошим трубачом. Больше всего на свете он любил трубу. Он мог извлекать из неё любые звуки — мяуканье котёнка, ржанье лошади, плач ребёнка. Он любил всё: репетиции, выступления, конкурсы, был даже лауреатом нескольких из них. Но самым главным для него была игра в оркестре. Когда оркестр исполнял музыку из фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих», и звук его трубы накрывал оркестр и уносил всех далеко-далеко из концертного зала, слезы выступали у него на глазах, и не было высшего счастья на земле. Не было. Даже с Юлькой. Выше музыки не было ничего.

А потом всё закончилось. В оркестр пришёл новый дирижёр, для которого музыка была просто работой, а музыканты — туповатыми подчиненными, на которых необходимо грубо орать. В их городе был всего один симфонический оркестр, и музыканты терпели. Не выдержал только Славик. После очередного окрика дирижера в свой адрес трубач просто встал и ушел с репетиции. И больше не вернулся — несмотря на уговоры коллег.

Сначала казалось, что жизнь закончилась. Что делать трубачу вне оркестра? Он не хотел ни давать уроки, ни играть на похоронах. Надо было что-то резко менять, но что и как — он не понимал.

И Славик запил. Не то чтобы уходил в запои — просто каждый день старался выпивать, на что хватало денег. Подрабатывал грузчиком, таскал новосёлам мебель и пианино — на выпивку и закуску хватало, а больше ему ничего не нужно было.

К трубе он не прикасался.

Так бы Славик и сгорел от цирроза печени, как тысячи российских мужиков. Но жизнь распорядилась иначе. Заболели почки, он попал в больницу, и там доктор от Бога Эдуард Николаевич сказал ему:

— Или ты бросишь пить, или через годик встретит тебя архангел Михаил у ворот.

Может, Славик и не послушал бы Эдуарда Николаевича, но по радио в это время заиграли финал из фильма «Свой среди чужих…», и доктор сделал погромче.

— Какая великая музыка, — сказал врач. — И как гениально играет труба. Вы любите музыку, Вячеслав Иванович?

И в этот момент Славик понял: пить он бросит. Что-что, а знаки судьбы он понимал.

После больницы грузчиком работать он уже не мог. Надо было зарабатывать на жизнь, а Славик ничего не умел — только играть. «Значит, буду играть», — решил он. Вот только трубу у нас не очень понимают, с горном ее путают. Другое дело — саксофон. Любимый инструмент гуляющего в парках народа. Правда, Славик не слишком саксофон любил, но было не до жиру.

Так и начал Славик играть в городском саду. Там и познакомился с Зинаидой. И жизнь пошла своим чередом. Это была другая жизнь. Но и Славик был другой. Он уже не мечтал о славе. Он не грезил о тонкой длинноволосой художнице. Его не уносила музыка в дальние дали. Да и не слушал он музыку. Только играл в саду. Из-за денег. Он просто ничего больше не умел.

Среди деревьев, почти сливаясь с ними, мелькнуло платье Зинаиды. То самое, из-за которого они утром поссорились. Зинаида подошла к Славику, примиряюще положила руку ему на плечо.

— Ладно, прощаю тебя в честь твоего рождения. Но больше чтоб я не слышала таких грубостей!

Славик обрадовался, объяснил женщине всё про цвета, и, болтая, они пошли к выходу из сада.

— Ну ладно, цвет майского жука я ещё понимаю. Но Мария Луиза — это какой? Телесный?
— Голубой.
— Ну вот и почему?
— А кто его знает, — засмеялся Славик. — А мы на какой концерт-то идём?
— На органный.

Славик не был ни на каких концертах со дня ссоры с дирижером. Но орган — это совсем другое дело. Это можно.

Они занесли домой саксофон и отправились в органный зал. Органист поиграл Баха, а потом объявил: «Аве Мария», и на сцену вышел трубач.

Это был какой-то молодой, неизвестный Славику музыкант. Очень хороший.

Заиграл орган, взмыла труба. Славик слушал ее — и умирал, и снова возвращался к жизни. Хотелось летать, любить, смеяться и петь.

Музыка закончилась. Славик вскочил с места, потащил за собой Зинаиду к выходу.

— Ты куда? Ещё же не конец…
— Я, кажется, кофе на плите оставил, включил и оставил, пойдём скорее.
— Ты разве ставил кофе?

Они прибежали домой, запыхавшись, никакого кофе на плите не было.

— Тебе, наверное, концерт не понравился? Ты же музыкант, у тебя слух, они плохо играли, да?
— Они хорошо играли. Очень хорошо. Только ты больше без меня билеты не покупай, советуйся, ладно?

Они немного погуляли перед сном, а поздним вечером, засыпая, Славик вспоминал каждую ноту трубача на концерте и снова взлетал и падал, падал и взлетал…

«Сам я лягушка в обмороке, расчувствовался, — подумал он про себя. — Всё. Кончено. Надо уже о жизни думать, профессию какую-нибудь осваивать. Пойду… Таксистом… Продавцом в магазин музыкальных инструментов… Резчиком по дереву… Официантом…»

Славик засыпал, мысли путались, расплывались, и всё тише и тише звучала в голове любимая им, брошенная им, преданная им труба.